Раз так, решила Тоня, ноги ее больше в доме Гунвальда не будет. Но тут он вышел обратно с рождественской скатертью в руках. Тоня узнала ее издали, потому что сама ее и вышила. Собственными своими ручками. Скатерть пестрит снегирями и елочками, вышитыми мелким крестом.

— Тоня, а она обязательно должна быть такой огромной? — спросила учительница Дагни, потому что Тоня мучилась с рождественской скатертью почти до конца февраля.

— Обязательно, — ответила Тоня, — потому что Гунвальд — большой мужчина, и стол на кухне у него большой.

И Гунвальд был так счастлив подарком, как Тоня и мечтала. У него даже глаза увлажнились, когда он вытащил из праздничного пакета скатерть.

— Неслабо, однако… — тянет Тоня, поняв, что Гунвальд задумал.

Он идет к лугу, болтая зажатой в руке скатертью. Дойдя, он выпрямляет спину, как генерал.

— Оле! — кричит Гунвальд и топает ногой.

И в одну секунду баран теряет всякий интерес к Тоне на крыше.

В тот день в Глиммердале состоялась коррида. Да, ваша правда, не было амуниции, и тореадор был староват, а быком служил бешеный баран, но тем не менее.

Гунвальд растягивает скатерть так элегантно, что можно подумать, он ничего кроме корриды в жизни не знал. Раз за разом баран разбегается, проносится по лугу вниз и врезается головой в расшитую крестом скатерть или в белый свет. Старый матадор торжествующе смотрит на Тоню и кланяется. Жжух— снова бодает скатерть баран. Зрелище изумительное.

Но Гунвальд начинает уставать. Он трясет скатертью судорожно, и каждый раз кажется, что баран протаранит его. В конце концов Гунвальд бегом припускает вдоль луга, волоча за собой красную скатерть.

— Оле! — кричит он отчаянно.

— Гунвальд, давай сюда!

Тоня машет ему, но Гунвальд только потрясает кулаком.

— Нет уж, я загоню этого психопата в летний хлев. Даже если я на этом окочурюсь! — задыхаясь, кричит он и устремляется в открытые двери.

Огромный Гунвальд вламывается в хлев, преследуемый по пятам Гладиатором. Чайка-Гейр слетает с крыши, как истребитель.

Несколько минут в хлеву всё грохочет, потом хлопает дверь. Тоня, волнуясь, сползает к краю крыши и свешивается вниз.

— Гунвальд, ты жив? — спрашивает она осторожно.

Тот вытирает рождественской скатертью пот со лба.

— Это последний раз, когда я покупал что бы то ни было в Барквике, — говорит он и встает так, чтобы Тоня смогла слезть к нему на плечи и спуститься вниз.

В то, что случилось дальше, нельзя поверить.

Только что Гунвальд выдержал сногсшибательную корриду и вышел из нее без единой царапины, а тут споткнулся о собственный кофейник. Тоня идет следом и видит, как Гунвальд, забыв о том, что оставил на лестнице кофейник, задевает его ногой, теряет равновесие и растягивается на каменной лестнице во весь свой рост. Раздается страшный хруст сломанных костей. И наступает тишина.

В Глиммердале чудесный день. Впервые после зимы в домах распахнули окна. Горы сияют, и прямо видно, как тает снег на полях. Удивительно, что и в такие дни случаются несчастья.

Но несчастье случилось. И в Глиммердале, уже у самых гор, лежит под каменной лестницей своего дома старик, а рядом сидит его маленький лучший друг и в испуге всматривается в долину внизу.

— Гунвальд, если ты умрешь, я тебя убью, — говорит Тоня.

У нее слезы в горле, но она не плачет, чтобы не напугать Гунвальда еще сильнее. Бедный, бедный Гунвальд.

Как Дагни рассказывала на уроке, что надо делать при несчастном случае, так точно Тоня всё и сделала. Вызвала скорую помощь и накрыла Гунвальда теплым одеялом. Счастье, что он не потерял сознания. Гунвальд такой огромный, что Тоне понадобилась бы лебедка, чтобы самой переложить его на бок в устойчивое положение.

— Ничего страшного, — утешает она, но сама в это не верит.

На вид всё плохо. Лицо у Гунвальда серого цвета, и он ни слова не говорит.

Наконец приезжает скорая, и тут к Гунвальду внезапно возвращается дар речи. И он выдает целую тираду. Он ведет себя как бешеный Гладиатор и костерит обоих врачей так, что небесам темно. Не может быть и речи ни о какой больнице. Еще чего! Размечтались! Лучше он сам тихо помрет здесь, в тишине и покое, у своего собственного крыльца.

Бедные врачи.

— Тебе никто не позволит валяться здесь и умирать, — говорит Тоня строго. — Я поеду с тобой.

Тогда Гунвальд закрывает рот и стискивает ее руку, она даже ойкает от железной хватки.

— Малышка, может, тебе лучше пойти домой? — спрашивает врач, доставая носилки.

Тоня мотает головой — нет. Врачи смотрят на руку Гунвальда, вцепившуюся в Тонину. Тут нужны клещи, чтобы их расцепить.

— Хорошо, поехали с нами.

Но очутившись вместе с Тоней в машине скорой помощи, Гунвальд вдруг сам отпустил ее руку.

— Тоня, — выдохнул он. — Мне нужно письмо. Письмо… Оно в книжном шкафу.

Тоня не уточняет, какое письмо. Хотя она не видела его и не слышала о нем с зимы, но сразу понимает, о каком письме просит Гунвальд. Конечно, о том, где пишут, что умерла Анна Циммерман. Тоня бросилась в комнату и ничуть не удивилась, найдя в шкафу именно его. Ее только поразило, какой затертый у конверта вид. Похоже, Гунвальд прочитал письмо раз сто. Тоня прижимает письмо к себе и спешит обратно.

Машина трогается. Они едут далеко в город, в большую городскую больницу.

Это был трудный день. Гунвальд был неколебимо уверен, что умирает. Врачи и сестры были страшно заняты и разговаривали только между собой. До такой степени Тоню никогда еще не игнорировали. В конце концов она поймала пробегавшего доктора за полу халата, и ему пришлось, хочешь не хочешь, поговорить с ней.

— Гунвальд умрет? — спросила она прямо.

Доктор взглянул на нее удивленно.

— Нет, конечно.

— Честное слово?

Доктор дал ей обещание, что Гунвальд не умрет. Для надежности он взял Тонину руку в свою и немного старомодно подтвердил свое обещание словом чести.

Гунвальд не умрет, но попробуйте втолковать это старому упрямцу, который ни разу в жизни не лежал в больнице. Тоня жалеет его, утешает, гладит, но и злится тоже.

— Если ты сейчас же не успокоишься, я сдам тебя во вторсырье! — кричит она. — Пускай из такого дурака Гунвальда сделают нового и хорошего!

Когда в дверь ворвался папа, Тоня была уже совсем без сил. Она кинулась к папе на руки. Бедный папа, он думал, это с Тоней несчастье. Он возвращался из магазина, на дорогу к нему выбежала Салли, размахивая руками, и затараторила, что сперва видела Тоню на крыше летнего хлева Гунвальда, а потом туда промчалась скорая.

— Бедняжечка, — застонала Салли и схватилась за сердце. — Останется теперь инвалидом, наверное.

Теперь папа прижимает к себе Тоню и страшно радуется, что на койке лежит не она, а Гунвальд.

— Тоня, ты умница и молодчина, — говорит папа.

И вдруг времени у всех кругом сразу стало вагон и маленькая тележка. Никто никуда теперь не спешит, все обстоятельно отвечают на папины вопросы, слегка приглушаемые его бородой. У Гунвальда сложный перелом шейки бедра, его придется оперировать сегодня же вечером. Еще он сломал лодыжку, но ее можно будет прооперировать только через несколько дней, когда сойдет отек.